— Андрей Витальевич, миленький, пожалуйста! Умоляю вас! Помогите! – женщина бросилась в ноги к облаченному в белый халат высокому мужчине и разрыдалась.
Там, за россыпью обветшалых кабинетов, в пропитанном запахом лекарств приемном покое поселковой больницы умирал ее ребенок.
— Да поймите же вы, я не могу! Не могу! Потому сюда и уехал! Я два года не оперировал! Рука и условия…
— Заклинаю вас! Пожалуйста! — женщина продолжала настойчиво тянуть отказывающегося идти за ней врача.
Он обязан согласиться. Обязан попробовать. Потому что в противном случае…
Еще несколько метров. Деревянная, выкрашенная белой краской дверь. И вот он — ее Мишка. Родной. Единственный. Опутанный проводами, с закрывающей блеклые веснушки на лице кислородной маской. Дышит. Все еще дышит. И сочащаяся из-под повязки на голове кровь кажется густой и темной, как прошлогоднее вишневое варенье. И зеленая полоска на большом мониторе вздрагивает в такт рваным вздохам.
Не довезут. Сто километров до города. Вертолет… Но разыгравшийся на улице буран отнял последнюю надежду. А давление падает. И сердце бьётся совсем тихо. Фельдшеры скорой помощи глаза отводят.
— Ковалевский! — хватает за руку суетящаяся подле носилок с бледным ребенком пожилая медсестра, — Андрей Витальевич!
И достает из кармана старую газету с высоким мужчиной в белом халате на фотографии, которого, словно снегири рябину, облепили улыбающиеся дети. И за слезами путаются строчки про аварию. И поврежденную руку. И неудачную операцию. Но светило нейрохирургии! Врач от бога! В их глуши…Господи, пожалуйста! Только бы согласился!
— Я не могу взять на себя такую ответственность! Да поймите же вы! — он сопротивляется изо всех сил, — Последняя операция… запястье… Я не справился! Я больше не оперирую! Я не могу!
А мальчишка на каталке все бледнее. И кровь как варенье. И столпившиеся в проеме двери притихшие коллеги, с которыми за год так и не смог сродниться. И рыдающая мать. И время. Против них всех время. И собака…
— Собака?!
— Откуда здесь собака?
Но в ответ только скулеж. Лабрадор. Черный. К каталке рвется. Когти скребут пол, кто-то тянет за ошейник. А он рвется. И с мальчика Мишки глаз не сводит. И уже не скулит. Хрипит. Но все равно рвется…
— Это Верный. Мишкин, — плачет женщина и забывает, как дышать, когда в опустившуюся на приемный покой гнетущую тишину камнем падают слова врача:
— Готовьте операционную.
Он на минуту зажмуривается. И в памяти всплывает другая собака. Найда. Надежда. И отец еще живой. И Андрей Витальевич просто Андрюша. В седьмом классе, кажется, учится. И дорога в Новый год скользкая. И разбитая машина в снегу, как упавший с елки стеклянный шар. Мама плачет. И врач глаза отводит. Операция сложная, а у него опыта нет. И до центра далеко…
И Найда у могилы не скулит больше. Хрипит только. И не ест уже шестой день. Смотрит. А потом и ее не стало. Ушла за хозяином. Сгорела.
— Я нейрохирургом буду, мам. Я Найде обещал, — шепчет у земляного холма растрепанный мальчишка, — Самым лучшим. Веришь?
Как он мог забыть? Почему?
*****
Лампы в операционной, как солнце. Сталью блестят инструменты. И запястье опять разнылось. Терпит. «Собаку что ли завести?» — глупости какие в голову лезут, надо же! А пальцы почти деревянные. Ничего, справится. Плохая травма. Сложная. Давление падает, отека бы избежать…Ткани мягкие задеты. Кость височную по кусочкам собрать надо. Сосуды…
И на вертолете бы не успели. У ассистентов местных глаза блестят. Для них такая операция — чудо. А для него? Сколько он таких провел? Почему после одной неудачи сдался? В глушь эту уехал. Связи оборвал. А рука ноет. И Найда в углу мерещится. Смотрит тоскливо. А может, лабрадор этот черный. За мальчишкой своим собрался… Верный.
Зажим держать сложно. Скобы. Пальцы почти свело. Ничего, немного осталось. Дыши, Мишка, дыши главное. Не надо сдаваться. Мы тебя не отпустим.
Время. Теперь оно на Мишкиной стороне. Вертолет шумит, кажется? Долетел все-таки…
*****
— Андрей Витальевич, там вас спрашивают, — заглянула в кабинет дежурная медсестра и, не сумев сдержаться, широко улыбнулась.
Все они улыбаются. Как же, сам Ковалевский вернулся. В каждом отделении только и разговоров, что об этом. Детишек тяжелых со всех городов везут. Теперь не страшно. У Ковалевского руки «золотые». И смех детский по коридорам нейрохирургии опять звучит. Выздоравливают маленькие пациенты. И родители, вон, как привязанные за ним ходят…
— Пять минут. Макара только зайду проверю.
До палаты шестилетнего Макара от ординаторской рукой подать. Смешной мальчишка. Рыжий. Дядь Андреем его зовет. На экскурсию неделю назад в Москву приехал. Со второго этажа упал. Засмотрелся. Прям как Мишка из поселка. Голову Андрей Витальевич ему по кускам, бедовому, собирал. Восемь часов операция шла. Справился. И рука почти не ноет. От смеха детского, что ли, излечилась…
Хорошо все же, что он вернулся. Правильно. Раньше надо было, да видно стимула подходящего не было. Забыл многое, запамятовал. А жизнь вон она как – напомнила. Собаку вот только так и не завел. Все некогда. Интересно, как там лабрадор с Мишкой поживают. Часто что-то он их вспоминает.
— Андрей Витальевич, миленький!
Вот те раз, не успел дверь на улицу открыть. Легки на помине!
— Ну, здравствуйте, Мишка, Наталья, — улыбается, — И тебе привет, Верный.
А рука уже к черному загривку тянется. И нос мокрый в ладонь тычется. И глаза коричные как-то уж очень внимательно смотрят.
— Вы какими судьбами здесь? С Мишкой что? Обследоваться приехали?
— Хорошо все с Мишкой, — частит Наталья, — хорошо! Мы по другому поводу!
Андрей Витальевич только сейчас замечает, какая улыбка у нее светлая. Пальто вот только странно топорщится. Да глаза подозрительно блестят. А спросить неловко. Верный вокруг кружится, с мысли сбивает.
— Вот!
Подросший Мишка первым молчания не выдерживает. И к матери за пазуху лезет. И протягивает растерявшемуся Андрею Витальевичу что-то черное. Поскуливающее и неприлично лопоухое.
— Ааа…? — совсем говорить разучился, ругает себя Андрей Витальевич мысленно, поднося к лицу неожиданный подарок.
— Не сердитесь только, — тараторит мальчишка Мишка, — его Верный нашел. Мама разрешила оставить. А вчера, по телевизору, интервью ваше было. Так Верный его за шкирку к телевизору подтащил, как голос ваш услышал. Ну, мы и подумали с мамой, что…
— Правильно подумали. Давно надо было, — Андрей Витальевич подмигнул черному лабрадору, — Стимулом назову. Тимкой — ласково.
Автор ОЛЬГА СУСЛИНА Animals
