Она стояла на холме, повернувшись спиной к остальным. Был ясный, но не жаркий день. Взгляд привлекала густая лесополоса под холмом справа. Листва на деревьях имела цвет еще молодой июньской зелени: уже не ярко-салатной, но еще не выцветшей. Молоденькие деревья слегка покачивались, как будто переговаривались, наклоняясь то к одному, то к другому собеседнику, старые толстоствольные – держали благородную осанку, выказывая уверенность и спокойствие. Слева внизу холма вольготно разлеглось зеленое поле, за которым виднелся город, его промышленная часть, с заводами, заводскими трубами и металлическими строениями в стиле а-ля «железный монстр». Маленький блестящий клаптик Днепра виднелся на заднем плане панорамной картинки. Легкий ветер смешивал запахи еще сочной, не выгоревшей травы и влажной земли, леса и поля, искусно создавая из них душистый букет, который Она так хорошо знала с детства: так пахнет степь.
Не хотелось отрывать взгляд от нарисованной перед глазами картинки, которая дарила ощущение простора и свободы. Глядя на нее не просто забывалось происходящее, а не верилось в него, как в мистических рассказах Хулио Кортасара о пересечении реального и воображаемого миров, когда не понимаешь, в каком пространственном измерении ты сейчас находишься. Ей так хотелось, чтобы эта картинка спокойствия и гармонии оказалась единственной реальностью, а не та – за спиной, на которую не было сил оглянуться.
А за спиной было кладбище, новое городское кладбище на панорамном холме со свежевырытой могилой, в которую сейчас будут опускать ее отца…
…Она маленькая. До диагноза «подросток» еще лет пять, но ее характер иногда заявляет о себе громко, во всеуслышание. Память о раннем детском возрасте хранит мало воспоминаний, только обрывки картинок – отдельные их детали – и чувства. Она – папина дочка. С ним интересно, спокойно, надежно. Сказки на ночь, какие-то поездки, совместные игры и занятия.
Из памяти выплывает воспоминание, как во время серьезной ссоры родителей, когда папа оказался на пороге с чемоданом, она схватила любимого зайца Фильку, больше ей ничего не было нужно, и собралась уходить с папой. На нее ссора не распространялась, тем более на Фильку. Так они вместе с Филькой поставили в ссоре жирную точку. Чемодан больше не фигурировал в выяснении отношений никогда. А она уже тогда оценила важность своей роли, как солистки или «первой скрипки в оркестре»…
…Прощальные слова. Папа лежит с таким спокойным лицом. Он жил с таким лицом последний десяток лет: с того времени, как Она успокоилась, вышла замуж за надежного человека, и у них появился папин долгожданный внучок. Когда ее лицо стало выражать радостную уверенность, тогда и на папином лице поселилась спокойная светлая улыбка. Именно таким она его запомнит. Но было время, когда Она рисовала на его лице совсем другие эмоции…
…Подростковый возраст, приравненный к диагнозу. Ей хотелось все время есть, отдыхать, познавать взрослый мир, общаться и спорить. Как Она любила спорить, всегда и со всеми, повод был совсем не обязателен. В этих спорах не рождалась истина, а трещали отношения. Она была похожа на Эллочку-людоедку с высокомерным отношением ко всем: «Не учите меня жить!» Но это Она потом разглядела в себе Эллочку, а тогда она себя устраивала, не задумываясь о том, как с ней приходилось тяжело. Пока ей не стало тяжело с самой собой. Она не раз уходила от других, громко хлопнув дверью, пока остро не захотела проделать это с собой: захлопнуть за собой дверь. Кода ее лицо стало носить дерзкое выражение, папино лицо стало напряженным.
Вот таким скандальным было становление ее личности, вернее, становление ее скандальной личности.
— Эх, молодежь! – однажды сказал старик у подъезда ей вслед.
— Молодо-зелено! – не раз повторяла «техничка» в школе в ее адрес.
А папа молчаливо терпел, Хотя нет, иногда не молчаливо, а шумно, с надрывом. Но терпел.
Память хранит в своих архивах много красноречивых воспоминаний из того периода жизни. Выходной. Интересная передача из познавательного цикла. У них запланирован традиционный совместный просмотр. Она высокомерно фыркает и торжественно удаляется в свою комнату, изображая сверхзанятость. Но ведь ей на самом деле интересно. Вместе с желанием просыпается досада. Через время в коридоре появляется ее крадущаяся фигура и замирает перед стеклом двери в комнату с отцом, телевизором и интересной передачей. Она помнит свое удивление по поводу высокого уровня громкости передачи. Наверняка папа знал о ее присутствии сзади за стеклом двери. Поэтому ни разу не встал и не оглянулся. Передачи менялись, а ситуация повторялась.
Это теперь Она понимает, как нелегко быть терпеливой. А тогда…
…Прощальные слова продолжают говорить. Здесь много папиных учеников, а ученикам всегда есть что сказать. Его ученикам хочется сказать о нем много хорошего. О том, что поверил, взял на поруки, подстраховал, не дал скатиться, зато помог дотянуть до практики, а значит до первой зарплаты, после которой менялось отношение к жизни, а главное к себе. Он это точно знал. Не просто так он много лет был завучем по воспитательной работе металлургического техникума. Он – добрый, спокойный, а отвечал за воспитание не самых благонадежных ребят. А такой человек и должен был отвечать за еще не выросших, а только подросших детей, потому что он в них верил. Иногда ему с ними было легче, чем с ней.
«Если бы не Палыч! – говорил теперь уважаемый заводской человек. – Не знаю, что бы было со мной».
«Если бы не папа! Она бы не любила книги, не объездила бы полстраны, не увидела бы мир с высоты гор, не увлеклась велотуризмом, не получила бы интересную профессию, потому что вряд ли успешно закончила бы ВУЗ, да и не встретила бы своего мужа, который похож на папу: скромный, спокойный, добрый и любит ее. Да что там: не знала бы отцовской любви, не была бы папиной дочкой!»
Как хочется иногда в жизни выполнить любимую команду «отменить последнее действие», как при работе в программе Word. Сколько бы Она таких действий хотела бы теперь отменить…
…Особенно тогда, когда повзрослела еще, физически, и эта «физика» звала познать взрослый мир еще громче и вызывающе.
«Помнишь, папа, когда ты заболел, серьезно, в больнице оказался, мама надрывалась между работой, кухней и больницей. А я…»
А у нее была любовь, вторая или третья «первая» любовь. Это уже случилось в институтское время. Она не понимала серьезности ситуации, даже не задумывалась о ней. Тратила все свое время, даже учебное, на любовь, почти не оставляя его на помощь маме. Папа выздоровел. Мамины усилия подняли его на ноги. А ее любовь оказалась временной, кратковременной, почти не сохранилась в памяти и не стоила того, чтобы заполнять ею все жизненное пространство, тем более в момент папиной болезни. Но Она просто об этом не думала. Как Скарлетт О’Хара: «Не буду думать об этом сейчас. Подумаю об этом завтра». Ее недоброе скандальное Эго продолжало внутри бить посуду, с шумом хлопать дверью и визгливо кричать: «Не учите меня жить!»
Этот противный эгоистичный крик Эллочки-людоедки раздавался внутри нее даже тогда, когда родился сын – папин внук: «Это мой ребенок! Не учите меня жить!» А папа и не учил, он просто хотел быть рядом, чаще, потому что знал цену времени, вернее, его скоротечности. Это ей казалось, что времени впереди еще уйма, успеется. Это теперь ей хочется ценить время, не экономить его на близких, и стараться не откладывать главное на потом. «Потом» может уже и не случиться.
Когда полгода назад Она узнала папин диагноз, ее лицо напряглось, потому что внутри поселилась тревога. Вот тогда Она остро прочувствовала временные рамки, как барьеры, через которые не перешагнешь. Ей захотелось успеть подарить папе свою любовь, наверстать, догнать и даже обогнать упущенное время. Вот тогда, наверное, папа наконец-то поверил в ее любовь, а может, даже обрел ее заново. Как тогда, когда Она с Филькой стала на его защиту. Только теперь в руках Она держала сына Леньку. Они приходили к папе в больницу, потом домой. Папа уже в основном лежал, зато они много говорили, вместе смотрели и читали, а Ленька слушал. Тогда на папином лице оживала улыбка. Ему не было страшно, он был спокоен. Страшно было ей. Все наоборот. Они с папой поменялись местами.
Внутри нее поселился страх: не успеть сказать и сделать главное. Она смогла, хоть и нескладно, запинаясь, сказать ему, что любит, что благодарна. Но не успела сказать: «прости», или не смогла. Их разговоры касались только светлых, хороших воспоминаний, он деликатно обходил те уголки памяти, за которые ей могло быть стыдно.
«Прости, папа!» – внутри кричит стыд – производная совести. Значит, урок усвоен: зерна совести посеяны, и ростки взошли.
«Спасибо, папа, что ты был в моей жизни! Все наше светлое останется со мной навсегда, на мое «всегда».
Она поняла, нет, почувствовала, что окончательно повзрослела.
Степной ветер налетал порывисто, легонько гладил ее по лицу, волосам, а потом также стремительно уносился обратно, прихватив с собой самые тяжелые воспоминания, чтобы развеять их по бескрайнему простору степи, навсегда.
